18+

Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Благотворительным фондом помощи социально-незащищенным гражданам «Нужна помощь» либо касается деятельности иностранного агента Благотворительного фонда помощи социально-незащищенным гражданам «Нужна помощь».

Что всё это значит?

1 марта 2024 года Министерство юстиции признало благотворительный фонд «Нужна помощь» иностранным агентом. 4 месяца спустя Совет фонда принял решение о ликвидации организации.

За годы работы мы собрали огромное количество материалов о том, как устроена благотворительность и о том, кто и как решает социальные проблемы в России. Все эти тексты, исследования, гайды мы оставляем для вас. Пусть это будет нашей википедией. Уверены, что она будет полезна не только для некоммерческих организаций, но вообще для всех, кто хочет активно участвовать в решении социальных проблем.

Рассказ «Волосы» из сборника «Бу! Леденящие душу сказки про буллинг»

В нашем издательстве «Есть смысл» вышел сборник текстов «Бу! Леденящие душу сказки про буллинг» победителей конкурса, организованного Школой литературных практик и книжным standup-шоу «Кот Бродского». Буллинг остается одной из наиболее острых проблем взросления в России: по статистике, половина детей когда-либо становились его жертвами, еще больше — наблюдали или участвовали в травле.

Публикуем рассказ Александры Шалашовой «Волосы».

Только я и могу возразить Тане, но не из смелости. 

В первом классе мы с ней ходили в городской лагерь и воровали цветные мелки, прятали — не знаю зачем. Потом руки у обеих были смешные, все в разноцветной пыли, шершавые на ощупь. Может быть, она эти мелки помнит. Может быть, помнит меня. 

А утром в субботу мама попросила дойти до магазина. Согласилась от безделья, от какой-то неприкаянности, потому что не хотелось ни за пианино садиться, ни читать, хотя и открыта на сорок второй странице Харпер Ли. 

До магазина хорошего далековато — если проспектом. Тропинкой быстрее. 

Останавливаюсь возле гаражей, оглядываюсь.

Я не одна.

— Мы не договорили, — говорит Таня. На ней красная кожаная куртка — ни у кого больше такой нет. И не знаю, где покупают такие. У Тани талия подчеркнута пояском с заклепками, а грудь большая, уже заметная — взрослая. 

— Что ты тут делаешь?

— Я же сказала, что мы не договорили.

— И что, из-за этого надо приходить? Караулить?

— Да кто тебя караулит, идиотка?

Таня покрасилась, теперь короткие волосы красные в рыжину, яркие, красивые. Только папа говорит, что у девушки непременно должна быть коса: иначе некрасиво, неправильно. И у меня коса, пусть и не очень толстая, зато лет с четырех, наверное, не стриглась. Говорили, если отрежешь — ночевать не пустим. Шутили. И я носила, носила ее на себе, а в две тысячи десятом от нее так жарко было, вечно мокрое под воротником, но и это выдержала. 

— Училка приперлась, помешала. Ты сказала что-то? Нажаловалась? 

— Нет.

— Сучка, знаю же, что сказала, — говорит Таня.

Вижу — за ее спиной стоят, слушают. Взрослые, лет восемнадцати, парни — откуда? Или ходили с Танькой вместе, высматривали, где живу? Не надо было этой дорогой идти.

Шла бы спокойно себе проспектом.

Кто-то вырывает из рук пакет с хлебом, бросает на оттаявшую грязную землю. Но бьет пока только Таня: хватает за волосы, дергает. Хочу пнуть, но кто-то держит сзади — пахнет сигаретами, резко и неприятно. 

Чувствую разрывающую боль в животе, сгибаюсь. Она ударила всерьез — ногой, сильно. 

— Витюх, держи.

От слез разглядеть не могу того, кто будет держать. Таня роется в сумочке, ищет.

— Держи, Витюх, — повторяет. — Сейчас.

Таня достает что-то.

— С ума сошла? — Бьюсь, не пускает. У Витюхи толстые руки, сильные. Это от него сигаретами пахнет.

— Заткнись. Синявый, косу ее вытащи.

Она режет ножницами — долго, неловко. Ножницы тупые, получается медленно. Я кричу. Кричу. 

Таня замирает от крика, потом режет снова. 

— Заткнись, — повторяет Таня. Бросает косу на землю. Они отпускают разом, отходят — я кручу головой, непривычно легкой, больной, ищу. 

— Теперь она не сможет ничего больше. — Таня улыбается парням. 

— Да ладно, скажешь тоже, Танюх, — Синявый плюет на землю, — что эта уродка может? 

— Всем хвасталась, что в волосах у нее сила какая, что ли. Дерьмовая же сила. Не будет теперь. — Таня пинает отрезанную косу — как голубя, как живое существо. И от этого разгорается что-то внутри. 

— Тварь! — тогда ору на Таню, замахиваюсь. Сама плачу, слез не вытирая. 

Какая-то бабка останавливается поодаль, крестится. Остановилась, потому что я закричала, это я беспорядок создаю. 

— Всё, линяем, пока старуха ментов не вызвала, — бросает кто-то. 

Они бегут за гаражи — я следом кричу матом, бежать не могу от злости. Зачем-то поднимаю косу, сажусь прямо на землю. Бабка смотрит. 

Ей все равно. 

У нее и мобильника-то нет, не может никого вызвать. Поднимаюсь, собираю все, что раскидали. Иду — а голова легкая-легкая, недумающая, пустая. 

Вхожу в квартиру, ставлю на пол грязный полиэтиленовый пакет. В кулаке, в пальцах с грязью и кровью под ногтями — коса. 

Мама застыла на пороге кухни. В руках печенье, и крошки падают на пол, но не замечает. 

— Анечка. 

Так и стоим друг напротив друга — молча. Видит и кровь, и волосы растрепанные. 

Не смотрюсь в зеркало — страшно. 

— Анют, чай пить! — Из кухни папа выглядывает, веселый, бодрый: выспался после работы, успокоился. — Ань, это что? Это кто? 

— Никто. — Сажусь на низенькую табуретку в прихожей. Глазам от слез больно. 

— Это далеко отсюда было? Далеко? Где? — Папа сразу понимает, берет за плечи, смотрит в лицо, потом встряхивает — раз, другой. — Скажи. 

Качаю головой, слезы смаргиваю. Мама застыла, растерялась — всё на грязный белый пакет смотрит, где нетронутый хлеб лежит. 

— Скажи. — Папа надевает куртку, наклоняется. — Скажи кто. 

Я не говорю. Но он зачем-то застегивает куртку и дверь открывает. Что хочет найти: грязь и кровь на траве? Ножницы? Таню и парней, что давно сбежали, разошлись по домам? 

— Мам.

На лестнице папиных шагов уже не слышно. Ушел. 

— Мам, мне бы руки помыть. Мам? 

Она вскакивает, бежит за полотенцем. Словно бы заплаканная — не из-за меня, надо будет спросить. Потом. 

В ванной отмыли, отскребли грязь, бросили в стирку футболку, джинсы и куртку — даже не потому, что грязное, просто захотелось зашвырнуть, забыть. 

В ванну села, налила два колпачка геля для душа, чтобы пеной укрыться. Мама постучалась, принесла табуретку. 

— Как теперь будешь?..

— Что? Волосы?

— Нет. Волосы что. Волосы подстрижем красиво. Эти ребята в твоем классе учатся?

— Таня — нет, Таня в параллельном…

— А почему папе не сказала, раз ты знаешь ее, эту девочку? — Не знаю.

— Слушай…

— Да?

— Ну не складывается, видишь.

— У вас с папой?

Мама смущается, отворачивается, но продолжает не о том:

— В школе. И в первом классе никто не разговаривал, и мальчишки пинали. И недавно Анна Владимировна звонила. Мы узнавали — можно в другую школу перевестись. Как тот мальчик, Паша. Можно хорошую найти — лицей или гимназию. Ты умненькая, читала много раньше, могут взять… 

— Не хочу как Паша.

— Почему?

— Я не хочу как Паша. Всё, я моюсь?

Уходит, табуретку уносит. Знаю, что грубо и она ни в чем не виновата. Волосы не мою, не трогаю. Не могу. Папа возвращается вечером и молчит, телевизор смотрит, но не видит ничего. Мама всё: ну как, ты нашел их? Не их, ее? Поговорил? Сказал, что мы к директору пойдем, что мы… 

— Нашел, — ответил папа. — И что? 

— Ничего. Не в себе девочка. 

Мама посмотрела странно, тяжело, потом отвернулась — и словно между ними совсем другой разговор произошел, не обо мне. 

Потом папа говорит: собирайся, пойдем.

— Куда? Я не хочу.

— В парикмахерскую.

Решил проводить. Сейчас думает про себя: буду провожать, всюду провожать, куда смогу. В театр не пущу. Никуда не пущу больше. 

В парикмахерское кресло села — не помню, когда в последний раз была, совсем в детстве, наверное. Челку дома всегда мама подравнивала, но тут папа не захотел. Может быть, он хочет, чтобы по-настоящему было, чтобы меня подстриг мастер, а не мама — точно я выросла сегодня совсем. Хотя только что самой маленькой была на земле, жалкой. 

— Как подстричь? — улыбается в зеркало девушка-парикмахер — худенькая, нерусская. У самой стрижка короткая, чуть ниже ушей. А в ушах маленькие сережки-гвоздики. 

— Как у вас.

— У меня слишком коротко. Разрешили?

— Да.

Она не спрашивает, почему мне волосы откромсали неровно, почему грязь везде, — хоть вся я отмылась в ванне, а голову не трогала, боялась даже, что кровь может пойти, если дотронусь, будто волосы живые. 

— А тебе идет, — говорит девушка, когда всё готово, — парню твоему понравится. 

Меня сегодня втоптали в осенние листья, грязь размазали по лицу; хочу сказать: какой тут парень, разве появится? Но когда смотрю на нас в зеркало, таких непохожих, с одинаковыми короткими стрижками, открывающими шею, — так спокойно делается, точно и не было ничего. Вчера Таня подошла ко мне после четвертого урока и спросила, правда ли, что мой папа изменяет маме со школьницей и их уже два раза видели вместе. С ней стояли девчонки, прислушиваясь, посмеиваясь. 

«Ты что, умом тронулась», — ответила я. Потому что только я могла так ответить Тане; Тане, красную кожаную куртку которой уже все увидели с утра. И ведь не сняла, не сдала в гардероб — гордилась. Она отступила на шаг и прищурилась. Девочки переглянулись, ожидая: что она скажет, как оборвет? Может, даже драка будет — и они приготовились смотреть. Но Таня молчала, обдумывала. Посмотрела на мои волосы, точно что-то вспоминая. 

Потом и я вспоминать стала, прямо на геометрии, оторвав карандаш от бумаги, не думая даже закрываться рукой. Пусть смотрят, ничего. 

Ничего такого. Разве что один раз, в мае, показалось, что вижу папу на остановке — в то время, когда ему точно не нуж- но никуда ехать. Всмотрелась — просто похожий мужчина, сутулится, кашляет от курения, а потом заходит в автобус, пропадает с глаз. 

Из парикмахерской выхожу, смотрю на папу — и понимаю, что ничего не спрошу: нечего спрашивать. 

— Ну что, — говорю, — должна быть у женщины коса? Тогда я вообще не женщина, не буду никогда. 

Трогаю шею, гладкую, обнаженную. 

А он, кажется, плачет, и я не знаю, были ли косы у тех девчонок, — кажется, у нас все давно сделали модное каре, а я одна чучелом оставалась, точно из прошлого века вынырнувшей. Теперь не буду. 

Дома хожу по кухне и комнате, в каждый угол заглядываю, пока мама, сжалившись, не говорит: не ищи, выкинули. Расстраиваюсь вначале: как, не посоветовавшись?.. А потом думаю: и хорошо. Не надо мне ее видеть. 

Тогда, в городском лагере, я после баскетбола, где была довольно быстрая, удачливая, и даже физрук наш сказал: «Ну, Анька, с виду хлипкая, а можешь ведь», чуть отдышавшись, впервые сказала Тане, что моя сила в волосах: «Гляди, какие густые. Не стригла никогда. Пока будут такие, всё будет полу- чаться — и баскетбол, и уроки». И хотя я какую-то сказку пересказала, Таня, кажется, поверила. 

Она тогда в проигравшей команде была, и мяч вечно выскальзывал из ее рук. А потом мы разошлись, перестали дружить, и на мои старенькие платья и немодные туфли она с далекой усмешкой глядела. 

У Тани всегда короткие волосы были, и я уже люблю ее — с ней-то папа точно не гулял никогда. 

Спасибо, что дочитали до конца! Купить сборник «Бу! Леденящие душу сказки про буллинг» можно на сайте маркета «Есть смысл».

Материалы по теме
Опыт
Нет буллингу: как остановить травлю в школе
1 сентября
Знания
Кибербуллинг в России: кто становится жертвой и почему его трудно остановить
9 декабря
Знания
«Травля любит тишину»: что такое буллинг и как с ним бороться
17 октября
Читайте также
Новости
«Нужна помощь» признали иноагентом. Отвечаем на все вопросы о новом статусе
2 марта
Знания
Берегись «подснежника»: как безопасно водить зимой и не бояться это делать
1 марта
Опыт
«Все как у всех — только с бинтами»: монолог женщины, которая с рождения живет с буллезным эпидермолизом, но узнала об этом только в 30 лет
29 февраля