18+

Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Благотворительным фондом помощи социально-незащищенным гражданам «Нужна помощь» либо касается деятельности иностранного агента Благотворительного фонда помощи социально-незащищенным гражданам «Нужна помощь».

Что всё это значит?
  • 30 апреля 2019, 13:26

«Если вы приложите пачку долларов к онкобольному, он не вылечится»: главное из разговора Алешковского и Мороз

Оксана Мороз: Что по твоему мнению сегодня означает благотворительность? Как трансформировалось это понятие?

Митя Алешковский: На мой взгляд, сегодня благотворительность в России, помимо того, что несет жизненно важную функцию, имеет более важные и весомые аспекты. Большинство людей в нашей стране привыкло воспринимать благотворительность исключительно как дать денег больному, чтобы он вылечился. На самом деле — это сверхэффективный инструмент, который позволяет нам стать гражданами, нести персональную ответственность за то, что мы делаем. Вспомните все русские народные сказки: пошёл богатырь решать проблему, а все остальные ждут, пока он это сделает. И это очень опасно, потому что, по сути, есть миллион проблем, которые мы можем решить сами. Вот этому и учит благотворительность.

Есть две теории, которые очень часто путают: «теория малых дел» —на мой взгляд, неправильная, — и «теория социальных изменений». Она состоит в следующем: для того, чтобы произошли серьёзные социальные изменения, нужны ангажированные граждане, то есть люди, которым не наплевать, организационная инфраструктура, то есть организации, которые объединяют этих граждан и системно добиваются изменений, и политическая воля. Ну, скажем, у фонда «Подари жизнь» крупнейшая в Европе база доноров — больше миллиона человек. И когда перед тобой стоит Чулпан, это значит, что перед тобой человек, которому ежемесячно доверяет миллион человек в борьбе за жизни детей, больных раком. А дальше действуют элементарные механизмы, потому что политика по своей сути популистична. Если ты видишь, что есть огромная аудитория, которая может быть твоей электоральной базой, почему бы не сделать для нее что-то хорошее? Именно так происходят очень серьёзные изменения.

О. М.: Во-первых, я вижу некоторую опасность в политизации благотворительности. Когда мы начинаем так говорить, мы можем отпугнуть людей, которые не хотят чувствовать себя политически ангажированными, но хотят помогать. И меня очень смущает то, что мы сегодня говорим о благотворительности только применительно к людям. Это дискриминация по видовому признаку. Потому что самое главное в благотворительности — это не активизация политической активности, а активизация гуманизма.

М.А.: Речь не идёт не о политизации, а о решении социальных проблем. Благотворительность как раз находится вне политики. Можно ли сотрудничать с властью для решения социальных проблем? Конечно можно! Для своих родных и близких вы готовы взять деньги из рук кровавого режима, из рук убийцы и бандита, из рук наркобарона? Я готов, это очевидная вещь. И когда речь идёт о жизни ее детей, любая мать возьмёт эти деньги, не задумываясь. Поэтому, мне кажется, что ни о какой политизации здесь не надо вообще даже думать.

Ещё один важный момент, в котором я с вами абсолютно согласен, что во главу угла, конечно же, должна ставиться гуманизация. И когда мы говорим о человеческом достоинстве, мы понимаем, что это достоинство относится ко всем: и к лесам, которые сейчас полыхают в Забайкалье, и к животным. Поэтому отношение к ним с человеческим достоинством — это, по сути, отношение, которого мы бы хотели и сами к себе.

Но есть благотворительность, которая построена по схеме донор — реципиент, то есть финансовый донор — когда ты даёшь деньги конкретному больному человеку. Вот эта история как раз про то, что мы должны выбрать того, кто нам больше нравится. И в этой ситуации в дискриминационной позиции оказывается большинство. Потому что перед тобой стоит выбор: Машенька, Оленька, Сергей Петрович или, не дай Бог, Махмуд Исланбекович. Потому что Махмуда Исланбековича русский человек сразу отправляет лечиться у себя на родине.

О.М.: Вы плохо думаете о русских людях.

М.А.: Я очень хорошо думаю про русских людей, но, к сожалению, я знаю статистику. Но вы не беспокойтесь, Зинаиду Петровну русский человек точно так же отправлял к кому-нибудь другому. На самом деле, мы просто видим, что по статистике благотворительных пожертвований есть диаспоральная благотворительность, есть региональная, и мы прекрасно понимаем, что, условно, в Рязани собирать средства на какого-нибудь киргизского подростка нереально.

О.М.: Но это же выбор каждого человека! Ты не можешь сказать конкретному человеку: «Нет, не жертвуй на этого, а жертвуй на другого».

М.А.: Конечно не можешь. Был бы я идиотом, если бы посмел такое говорить людям, но в этой ситуации нужно объяснить человеку максимально эффективную стратегию действий. В России до недавнего времени не было ни одного фонда помощи взрослым. Появился фонд «Живой» — ура, слава Богу, но он один! Но, по сути, все мы, взрослые люди, оказываемся дискриминированными.

О.М.: А «Старость в радость»?

М.А.: Это старики. Старикам помогают потому, что недолюбили своих родителей, не ухаживали за ними. И вообще, посмотри на эту бабушку — она такая милая, как ребёнок! А взрослой женщине на инвалидной коляске говорят: “Ну чего, не заработала ты себе новую инвалидную коляску, а?” Она: «Извините, я не могу дойти до работы», а ей: «Ну ты поработай из дома…». Это множественные ситуации. Это вообще общепринятое отношение к человеку в российской ментальности.

Каждый человек — это, в первую очередь, человек, кем бы он ни был — единоросом, гомосексуалом, православным священником или всем одновременно. Человек имеет право на помощь, на достойное отношение, даже если он убийца. Потому что ты занимаешься благотворительностью, а не судишь. Доктор, когда режет тебя на операционном столе, не спрашивает, за кого ты голосовал и сколько денег ты украл. В этом, как мне кажется, и есть прелесть благотворительности: это по-настоящему очеловечивающее действие.

Детские игрушки – не решение проблемы

О.М.: С одной стороны, я абсолютно солидарна с этой идеей: здорово, когда есть возможность помогать безадресно, не вступая в противоречия со своими собственными убеждениями и стереотипами. С другой стороны, когда мы фактически отрицаем возможность адресной помощи, мы действуем менторски. Например, мы утверждаем, что отвозить игрушки в детские дома — это зло. Проблема заключается в том, что мы объясняем это сверху вниз, показываем, что мы-то знаем лучше, потому что мы в поле.

М.А.: Но это же очевидно, что люди, которые отвозят игрушки в детский дом, буквально способствуют тому, чтобы сироты погибли. Потому что сирота, который никогда в жизни не принимал объективных, взвешенных решений, выйдя на свободу из этого концлагеря, попадает в чуждую для него среду, где он не знает цены собственным поступкам.

Расскажу тебе одну историю. Когда мы собирали гуманитарную помощь для Крымска, в третий или пятый заход мы собирали только строительный материал. Мы опубликовали список того, что нам нужно: гвозди, мешки с цементом, доски и т. д. И на площадку на газели приехала какая-то женщина и привезла трёхметровую плюшевую лягушку, выложила её и сказала: «Отдайте детям, у них родителей нет». Мы говорим: «Простите, мы собираем строительный материал», а она в ответ бросила её и ушла. Ну не нужно помогать, если ты можешь навредить.

Оксана Мороз
Фото: Света Мишина

О.М.: А что, если не игрушки? Чем ты можешь помочь?

М.А.: Вариантов помочь сиротам в детских домах достаточное количество. Например, вернуть в семью.

О.М.: Отдельно взятый человек не будет этим заниматься. Вот я, допустим. Но я хочу каким-то образом помочь.

М.А.: Для начала в детский дом возить ничего не нужно. Детского дома не должно существовать в принципе. Смысл в том, что у ребёнка, который находится в детском доме, главная проблема — отсутствие семьи. И в зависимости от его возраста, решать её можно по-разному. У 80% сирот в нашей стране есть кровные родственники: бабушки, тёти, дяди — ребёнка можно отдать им. И это будет всяко лучше, чем нахождение в этом концлагере.

О.М.: Мы понимаем, что в идеальном мире нужно, чтобы детских домов не было. Допустим, на Кавказе нет детских домов.

М.А.: Ну, они есть, но там нет сирот, потому что всех их разбирают. То есть это возможно? А в Еврейской автономной области или в Магадане, в соответствии с исследованиями нашего фонда, самая плохая ситуация с сиротскими учреждениями. Я знаю семью в Еврейской автономной области, где отец, по-моему, семерых детей ушёл из семьи к другой женщине. И вот приходит к ним соцопека и говорит: «Так, ты обои поклей, ремонт сделай, и у тебя две недели, чтобы устроиться на работу, иначе детей заберём в детский дом». И что делать матери, которая и так находится на дне? Она погружается ещё глубже, начинает пить. В этой ситуации правильнее сделать следующее: не каблуком сапога загонять её глубже, а протянуть ей руку и сказать: «Дорогая, вообще, мы поможем тебе устроиться на работу, если ты пьёшь, мы поможем тебе оплатить лечение, вообще-то, мы тебя поддержим, потому что ты — человек». Поэтому нужно не детей отнимать — нужно матери помочь вернуть свой человеческий облик, чтобы дети могли расти с ней. Второе, если детей нельзя вернуть родителям или родственникам, если их нельзя отдать в приёмную семью, тогда нужно работать над тем, чтобы дети, выйдя из детского дома, были самостоятельными, имели возможность социализироваться и стать полноценными членами общества. Это и есть противовес той самой адресной помощи — помощь институциональная.

О.М.: Здесь основная проблема в отсутствии информационного пространства.

М.А.: Я согласен, что это, конечно, очень большая проблема. Это же касается не только детских домов. Я вижу сбор на частную карточку, скажем, девочке на трансплантацию костного мозга в Израиле — 110 000 евро, — и я прекрасно понимаю, что эту сумму могут не собрать, и девочка умрёт. А если бы эти люди пошли в фонд «Подари жизнь», в «AdVita», в «Настеньку», или ещё куда-то, то этой девочке бесплатно сделали бы трансплантацию костного мозга в Москве или Питере, и по качеству это ничем бы не отличалось от Израиля. Более того, костный мозг был бы тот же самый, из немецкого регистра.

«Осознанность — это самое важное, что может быть»

О.М.: Мы опять говорим про информационную ознакомленность, про то, что человек знает или не знает, как работает система, к кому идти или не идти.

М.А.: А не обязательно знать. Нужно доверять организациям, которые занимаются благотворительностью. В российской ментальности норма подразумевать, что благотворительные фонды равно кошелёк. Благотворительный фонд — это не кошелёк, а, в первую очередь, компетенции, потому что деньгами вы не решите никакую проблему. Если вы приложите пачку долларов к сироте, он не перестанет быть сиротой. Если вы приложите пачку долларов к онкобольному, он не вылечится. Вообще, это вопрос персональной ответственности. Был замечательный эксперимент по одному телеканалу, где в начале бульвара стоял мужик с коробочкой, а на ней была фотография ребёнка, и люди просто подходили и кидали деньги. А в конце бульвара стояла камера, и этих людей спрашивали: «Простите, а кому вы сейчас помогли?» Люди отвечали: «Вроде мальчику. Или девочке… Не помню, короче, там ребёнок какой-то». Вот так и происходит благотворительность, и это ужасно. 

Недавно в переходе на Тверской я подошёл к женщине. У нее на табличке было написано, что ее сын умирает от рака крови. Я много об этом знаю, я к ней подошёл и сказал: «Здравствуйте! Как зовут сына? Где он лежит? Какой благотворительный фонд его ведёт?» Она говорит: «Лежит в Блохина. Вот мы в «Подари жизнь» обратились. Мне сказали, что там денег не хватает, надо собрать». Я: «Скажите имя сына». А она не говорит и начинает плакать. И я понимаю, что вполне возможно, что у неё и есть больной сын, или у неё какая-то другая нелёгкая ситуация, потому что от хорошей жизни человек не будет просить милостыню в переходе. Она говорит: «Ну Вы же помочь хотите? Дайте денег!» Я говорю: «Я могу Вам помочь, я знаю директора этого фонда, мы прямо сейчас ей позвоним и я Вас уверяю, что лечение Вашего сына будет полностью бесплатным!» А она отводит глаза и плачет. Я не стал её дожимать, это по-моему было бы неприлично. Но осознанно не проходить мимо того, кто просит помощи — очень важно.

Митя Алешковский
Фото: Света Мишина

О.М.: Митя, есть вопрос из фейсбука: «Правильно ли я понимаю идею Мити: если человек не работает в благотворительной организации, то это неосознанно?».

М.А.: Мне кажется, что это какое-то передёргивание. Вам совершенно не обязательно работать в благотворительной организации, чтобы действовать осознанно. Вы можете осознанно жертвовать в благотворительную организацию. Либо вы можете осознанно решать какую-то проблему как волонтёр, не будучи частью благотворительной организации. Вы можете взять и почистить пляж около своего дома, если вам повезло жить на берегу океана. Или почистить ливнёвки в своём посёлке и т. д. Вы вообще можете осознанно вымыть пол в подъезде. И это отличное осознанное действие. Вы не будете ходить через кучу говна и говорить: «Когда же это они уберут?» Вы просто возьмёте и уберёте. Потому что благотворительность — это, в первую очередь, решение социальных проблем.

О.М.: После истории про адресную помощь и всех этих примеров может возникнуть запрос на общественный контроль. Потому что люди не знают, что жертвуют этот рубль Васе, Пете или Василисе.

М.А.: Почему они не знают? Они же получают отчёт. В отличие от большинства других секторов, благотворительный сектор, во-первых, невероятно контролируется государством. Если вы получили деньги на счёт своей компании коммерческого сектора, в принципе, вы можете сделать с ними всё что угодно. А когда вы получили пожертвование для Васи, вы не можете эти деньги отправить Серёже Иванову, потому что банк просто не пропустит платёж. Фонды обязаны каждый год публиковать свою отчётность на сайте Министерства юстиции. Более того, помимо банковского контроля, помимо контроля со стороны надзорных органов, есть ещё общественный контроль: дают только тем, в кого верят, кто прозрачен.

О.М.: У меня вопрос следующего формата: мы начинали с того, что благотворительность — это своего рода инструмент для создания гражданского общества. Теперь мы пришли к тому, что благотворительность — это действие в большинстве случаев импульсивное. Как перевести его в гражданскую позицию?

М.А.: Человек, который просто кинул деньги в коробочку, значительно отличается от человека, который разрешил регулярно списывать с его карты, скажем, 1 000 рублей. Технологически с теми, которые кидают в коробки, сделать ничего нельзя, и здесь нет никакого другого средства, кроме объяснения. Приведу пример. Когда вы совершаете пожертвование на нашем сайте и подписываетесь на регулярные пожертвования «Таким делам», вам на следующий день приходит письмо. Задача этого письма — чтобы вы отменили пожертвование, потому что там подробно описано, на что пойдут деньги, как они будут расходоваться и т. д., что с вас деньги будут списываться регулярно. И смысл этого письма в том, что если человек, прочитав его, оставил своё пожертвование, это значит, что он начал действовать более осознанно.

Благотворительность в России существует всего 28 лет. Популярной она стала всего лет 5-6 назад, и вот только-только мы начинаем доходить до этических вопросов. Ведь до сих пор большинство населения нашей страны считает, что неэтично в благотворительном фонде получать зарплату или неэтично платить рыночную зарплату в благотворительном фонде, неэтично брать деньги на рекламу в благотворительности и т. д. В Америке уже идут этические разговоры совершенно другого уровня: о том, насколько, скажем, благотворительность больших филантропов вредит развитию нашей демократии, насколько гипотетические институты находятся под ударом из-за того, что мультимиллиардные состояния могут влиять на решение социальных проблем. Нам до этого очень далеко.

Читайте также
Новости
«Нужна помощь» признали иноагентом. Отвечаем на все вопросы о новом статусе
2 марта
Знания
Берегись «подснежника»: как безопасно водить зимой и не бояться это делать
1 марта
Опыт
«Все как у всех — только с бинтами»: монолог женщины, которая с рождения живет с буллезным эпидермолизом, но узнала об этом только в 30 лет
29 февраля
Помочь нам